![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
e_smirnov В самолете слева от меня уже на взлете закопошилась пьяная блондинка пятидесяти примерно лет и колхозной внешности (ага, и такие на Канарах встречаются):
— Ох, страсти какие, господи прости, долететь бы! А чавой-та? Канфеты дают?
Сзади какие-то дембеля (или моряки молодые) загоготали:
— Ага, конфеты, чтоб курить не хотелось!
— Ой, харашо! — колхозная тетка хапанула с подносика стюарда пригоршню конфет. — Это штоб курить не хотелось!
— Извините, — удивился стюард, — по правилам одна-две конфеты на пассажира. А если остальным не хватит? И не от курения они, а чтобы уши не закладывало на взлете, слюну сглатывать.
— Тю, жадюги! Вот в аеробусе летела, тама все было, што хошь!
И начала рассовывать конфеты по карманам.
— Верните, пожалуйста, — просил стюард, — обещаю вам отдать все, что останется, когда раздам остальным пассажирам.
— Жадные какие! Конфеток пожалели! Вот когда я летела в аеробусе...
— Я вам даю честное слово: все оставшиеся конфеты будут ваши.
— Да не нужны мне канфеты ети! Подавитесь! Жадюги! В аеробусе все было...
Командир экипажа произнес приветственную речь. Стюардесса объявила о том, что до набора высоты нельзя вставать и отстегиваться, а пить и курить нельзя в течение всего полета. Молодые сзади тут же раскупорили "Курвуазье". Тетка сунула назад свой стаканчик. Я повернулся к Вальке, сказал вполголоса:
— Похоже, мы попали. Она нам теперь до Москвы покоя не даст.
И тут же почувствовал, как на меня слева навалилась Колхозная Тетка:
— Это потому, что...
И тут прозвучало такое, что Задорнов может начинать нервно грызть ногти:
— ...ВЫ, МОСКВИЧИ, РУССКИХ НЕНАВИДИТЕ!
Потом она много чего говорила, и заткнуть ее не представлялось возможным. Ни через "пожалуйста", ни через "заткнитесь", ни через "я стюарда вызову", ни через "пошла нафиг". Что в аеробусе все было нахаляву, а тут нищета. Что у них, в Мурманске, ни одного хачика. Что "ну и что, что в самолете пить нельзя, мы ничаво не нарушаем". Что "уберите локать, мине тесно". Но лучшее уже было сказано.
— Ох, страсти какие, господи прости, долететь бы! А чавой-та? Канфеты дают?
Сзади какие-то дембеля (или моряки молодые) загоготали:
— Ага, конфеты, чтоб курить не хотелось!
— Ой, харашо! — колхозная тетка хапанула с подносика стюарда пригоршню конфет. — Это штоб курить не хотелось!
— Извините, — удивился стюард, — по правилам одна-две конфеты на пассажира. А если остальным не хватит? И не от курения они, а чтобы уши не закладывало на взлете, слюну сглатывать.
— Тю, жадюги! Вот в аеробусе летела, тама все было, што хошь!
И начала рассовывать конфеты по карманам.
— Верните, пожалуйста, — просил стюард, — обещаю вам отдать все, что останется, когда раздам остальным пассажирам.
— Жадные какие! Конфеток пожалели! Вот когда я летела в аеробусе...
— Я вам даю честное слово: все оставшиеся конфеты будут ваши.
— Да не нужны мне канфеты ети! Подавитесь! Жадюги! В аеробусе все было...
Командир экипажа произнес приветственную речь. Стюардесса объявила о том, что до набора высоты нельзя вставать и отстегиваться, а пить и курить нельзя в течение всего полета. Молодые сзади тут же раскупорили "Курвуазье". Тетка сунула назад свой стаканчик. Я повернулся к Вальке, сказал вполголоса:
— Похоже, мы попали. Она нам теперь до Москвы покоя не даст.
И тут же почувствовал, как на меня слева навалилась Колхозная Тетка:
— Это потому, что...
И тут прозвучало такое, что Задорнов может начинать нервно грызть ногти:
— ...ВЫ, МОСКВИЧИ, РУССКИХ НЕНАВИДИТЕ!
Потом она много чего говорила, и заткнуть ее не представлялось возможным. Ни через "пожалуйста", ни через "заткнитесь", ни через "я стюарда вызову", ни через "пошла нафиг". Что в аеробусе все было нахаляву, а тут нищета. Что у них, в Мурманске, ни одного хачика. Что "ну и что, что в самолете пить нельзя, мы ничаво не нарушаем". Что "уберите локать, мине тесно". Но лучшее уже было сказано.
